Жар полуденного солнца раскалил атмосферу, выжигая примеси и утреннюю дымку, заставляя воздух становиться прозрачным и в то же время чуть ли не светиться.   Его лучи  вдоволь наигрались в густых сплетениях древесных крон, протанцевали на маковках зданий
Сильные крылья в тысячный раз за день распороли воздух и задели краешком проплывавшее мимо облачко. Алый дракон с почти неразличимой  хрупкой наездницей на спине стремительно несся по небу к месту назначения и по пути занимался любимым делом. Пугал до икоты ласточек. Город, который следовало пересечь, был большим. И все же не настолько, чтобы нельзя было добраться до его центра, даже вылетев немного позже, чем рассчитывала принцесса. Живое море на площади только-только начало волноваться и пока оставалось терпеливо неподвижным: люди все еще ждали. Они прибыли вовремя.
-  Что смотришь? Посадку давай! – гаркнул Кэнди каким-то зазевавшимся ротозеям, которые, видимо, от природы страдали не только полной глухотой, но и ярко выраженным слабоумием. Иначе как объяснить отвисшие челюсти и выпученные, как у придушенной лягушки, глаза каждого третьего из собравшихся? Ничего не скажешь, почтенные ниппонские горожане и гости столицы во всей красе. Жалкое зрелище. Подумаешь, живого дракона не видели. Близко. Могли бы и привыкнуть. За полгода пребывания в империи он по делу и без нарезал над городом столько кругов, что уже вполне проходил за алую тучку своеобразной формы или чей-нибудь гербовый воздушный змей. Еще немного – и потребует себе
Мягко говоря громкий возглас возымел действие и Кэнди, сделав в воздухе напоследок красивый пируэт (смотрите и дивитесь, людишки, какие мы молодцы!), спланировал вниз двухтонной пушинкой.  Причем на полной скорости, будто перед ним расстилалась не запруженная народом площадь, а чистенько выметенная гладкая площадка. Акане к его выходкам давно привыкла и научилась держаться за гребень на тройных мертвых петлях, а остальным еще ровно пять секунд назад дано было понять: кто не спрятался, дракон не виноват. Пострадали только брошенные в спешке телеги с сеном и парочка колес от разъехавшихся  экипажей: огромная туша беззаботно взгромоздилась прямо на них, как на ломаную жердочку. Правда, вряд ли кто-нибудь попробовал бы намекнуть рептилии, что тот смахивает на курицу-наседку, устраивающуюся поудобнее в золе и опилках.
Стоило только найти подходящую точку опоры, как длинная шея вытянулась вдоль земли, а крылья расправились шире, чтобы всаднице было удобней спрыгнуть с импровизированного «скакуна». Кэнди подождал, пока его драгоценный груз благополучно опустится на землю и одним махом хвоста отвоевал себе еще четверть площади – для простора и удобства. Затем без особого любопытства повел в сторону ухом,  зачем-то скосил на переносицу желтые глаза, почесал когтистой лапой правый бок и попытался выковырять из чешуи невесть как оказавшуюся там  блоху. Та при втором, более внимательном взгляде, явно смахивала на здоровенную свинью и истошно визжала. Однако дракон все же попытался игнорировать несвойственные насекомым-паразитам звуки и под шумок тихо слизнуть «блоху» с когтя. Он, конечно, успел дважды позавтракать. Но  вот уже время обеда почти прошло, а дурацкое действо с казнью грозило затянуться надолго. За ходячим беконом все равно пока никто не следил. Интерес притихших горожан удачно сосредоточился на плахе и показательном к ней шествии. Самое время заняться хлебом насущным и мясом насущным. Никто ведь не запрещал прилетать на действо со своими запасами. Стоит только посмотреть на местных зевак, которые до отказа набили карманы яблоками и бутербродами.  Обостренное обоняние могло обрисовать картину содержимого сумок и свертков так же безошибочно, как если бы Кэнди сунул нос в каждый из них и попробовал на зуб. Запах манил и дразнил слишком сильно, чтобы вот так пропустить удачу.   
Он почти уже собрался плюнуть на приличия и подзакусить прямо на месте, как поймал на себе укоризненный взгляд. Не повезло. Акане не одобряла нарушения диеты, да к тому же имела собственное мнение по поводу конфискации отбившегося от хозяев мясного имущества. Дракон тут же кокетливо хлопнул отсутствующими ресницами в знак невинности намерений, опустил свинью на землю и почти по-отцовски погладил трясущееся животное хвостом. Ладно с ней. Пусть бежит и благодарит своего поросячьего бога за то, что так легко отделалась. В отличие от самого Кэнди.
- Акане, - понизив голос до очень тихого шепота, что в переложении на человеческое восприятие означало переход от рева стада диких буйволов до гудения пары-тройки отдельных особей,  дракон переступил с места на место и очень осторожно поддел кончиком рога руку хозяйки.    - Ну что нам тут делать, а? Давно тебе говорю, давай вернемся домой. Ты только посмотри. Они даже по-человечески говорить не умеют. А этот… приговоренный, смотри, сейчас только позу переменит по дворцовому регламенту и, небось, речь начнет толкать! До вечера не уйдем! Обед пропустим! Акане-е-е…
Мысль, что по эффектности появления они с принцессой чуть было не уступили единственному человеческому дохлику с мешком на голове, давила и душила черной завистью. Кэнди не имел ничего против конкретно Этого принца. Напротив, из всей семейки он выгодно выделялся тем, что ни разу не попадался дракону на глаза и тем более не пытался нудить на тему общественных приличий и краж со складов в особо крупных размерах. Но, не имея возможности улететь прямо сейчас, хотелось только одного: лечь на землю и прикрыть глаза крылом. А еще свернуть уши в трубочку, да так и оставить до самого конца. Пока белобрысый и четырехглазый перестанут красоваться перед обалдевшей от лошадиной дозы королевского величия толпой и таки оттяпают кому-нибудь голову.  Впрочем, за последнее он мог бы взяться и сам, если бы хоть раз попросили. И то, что об услугах грознейшего из смертоносных орудий так бесцеремонно не подумали, не добавляло очков к вежливости здешних палачей.
Совершенно разобиженный на тоскливую судьбу и пропуск полдника, дракон откровенно широко зевнул и подмигнул завороженно уставившемуся в зубастую пасть мальчишке поблизости. Надо же, а подобраться поближе  малолетний оборванец не струхнул. Только бы отвернулась Акане… Ну, пожалуйста, Кэнди Хочет Есть!

Отредактировано Candy (2013-06-05 21:42:03)

В дневное время Орьё часто проходил по дворцовым территориям и, в общем-то, ничего не делал. Смотрел на небо, зарисовывал отдельные элементы у широких теней массивных деревьев, перекусывал на веранде и уж точно не выглядел занятым человеком. Жизнь дворцового художника нравилась парню; любимая работа, всегда еда на столе, да ещё и доступ к архивам – что может быть лучше? Рикако не знал, да и не задумывался особо, просто радовался тому, что бывший убийца в его лице смог найти такую неплохую работу, при его-то репутации. Стоит признать, что место под солнцем Орьё получил не без помощи Макишимы, за что всегда мысленно благодарил его.

Идя по широким дорожкам дворцового парка, он без особо интереса осматривал красивейшие кусты роз, окружавшие мощёную каменную дорожку, сзади располагались фруктовые деревья, на которых словно огромные тяжёлые капли, весели спелые фрукты. Иногда, Орьё, желая перекусить, по-тихому таскал несколько фруктов, и в очередной раз удивлялся их вечной спелости, причём такой, когда спелый фрукт не слишком мягок, но и не твёрд. Идеальной концепции мякоти и сока Орьё придавал особое значение, поэтому в скором времени таскание фруктов стало даже какой-то традицией. Он бы и сейчас сорвал пару сочных плодов, если бы в руках не было такого громоздкого мольберта, а так же нескольких готовых холстов.

Зато виды сегодня не впечатляли, всё выглядело как-то по-обычному и даже серо. Пусть сегодня и было очень светло, а на небе ни единого облака, препятствующего потоку света, льющегося аккуратными ручейками прямо из небесного светила, обстановка всё равно не радовала своими каждодневными видами. А ещё было как-то уныло, если не печально.

Рикако проходил мимо ворот сада, выходя из них, как его чуть не сбила молодая особа. Слава богу, парень оказался достаточно грациозен, чтобы удержать их обоих и не дать упасть юной девушке. Та была проста на вид, из-за чего можно было сделать выводы о том, что это была простая служаночка, скорее, не опытная совсем. Он только заметил, что раньше никогда не видел её.

- Впредь будь аккуратнее, в следующий раз меня может и не быть рядом, - мягко предупредил парень, щурясь из-за яркого солнца.

Та, ничего не сказав и только неловко поклонившись, направилась вглубь сада, при этом аккуратно и весьма грациозно обходя каждое дерево зелёного лабиринта. Непроизвольно хмыкнув, Орьё поправил мольберт в руках и направился вдоль длинной дороги, ведущей в сторону города.

Как черноволосый предполагал, виды в этом милом его сердцу месте никогда не менялись, из-за чего в данной ситуации оно даже выигрывало. Ну и что, что серые стены, монотонные люди под палящим солнцем стоят в окружении чуть подсохших деревьев? Ну и что, что тут ужасно одиноко? Ведь из этой картины выйдет отличное произведение искусства, наполненное той самой унылостью. Никто не поймёт художника, который попытается нарисовать обыденные и при этом печальные виды, но кто-то должен заметить эту картину среди других. С такими мыслями Орьё присел на каменный фонтан, и развернул холсты. Любопытных детей по близости не наблюдалось, поэтому можно было спокойно и с чистой душой приняться за дело.

Думая о чём-то хорошем – хотя и не факт, что цензурном – Орьё с милой улыбкой достал из кармана уголёк и стал чертить им начальные линии. Работа продолжалась около получаса, пока, наконец, эскиз не был готов. Посмотрев на небо, парень заметил, что солнце слегка изменило своё положение, всё ближе приближаясь к горизонту, хотя до заката ещё было очень рано. Людей на площади не осталось совсем, разве что пара-тройка человек быстро следовала вдоль домов, пробираясь к выходу на центральную площадь. Мимолётно подслушав их разговор, Орьё понял, что речь идёт о какой-то значимой казни и что «будет весьма весело». Недолго подумав, Рикако с тоской и предвкушением вспомнил, что казни здесь проходят не часто, и на такое памятное событие ему стоит заглянуть. Разложив несколько холстов в определённом порядке, Орьё засунул уголёк в тонкую бумагу и вновь вернул его на прежнее место, затем, приподнявшись, последовал за маленькой компанией.

Все люди, оказывается, скопились именно здесь – на главной площади. Орьё увидел огромную установку и подошёл ближе к приготовленной сцене, где рядом расположилась королевская свита и несколько представителей из дворца, рядом ошивался палач, с предвкушением готовясь к будущему действу. Парень невольно вспомнил, что вытворял в недавнем прошлом и губы растянулись в вызывающей ухмылке. Это будет интересно.

Каково же было его удивление, когда на сцену, идя спокойной походкой, вышел Макишима. Это было даже не удивление, а, скорее, мимолётное видение, из-за чего Рикако тут же ошалело оглянулся. Всё та же площадь, то же скопление людей, тогда что не так? Он вновь украдкой взглянул на сцену и тут же понял, что это действительно был наследный – бывший – принц. «Что же он творит?» Взглянув на Макишиму снизу вверх, он внимательно стал вглядываться в его лицо, будто дожидаясь ответа от человека, совершенно не замечающего его, Орьё, взгляда.

Ее величество королева Сивилла уже в который раз внимательно оглядела площадь, чтобы убедиться в идеальной расстановке декораций для предстоящего спектакля. Не более, чем спектаклем, была для нее готовящаяся казнь. Роли были отведены и своевольному Шого, и преданному Гино, и даже показательно устранившемуся от участия Шинье. Возможно, на глазах зрителей прольется кровь; возможно, кто-то из участников не доживет до конца представления. Это не волновало королеву - когда правишь империей, приучаешься в первую очередь быть прагматиком, а до сантиментов дело, как правило, не доходит вовсе. Так что позволительно было поддаться чувствам на короткое время, и дать, наконец, детям возможность проявить свое истинное отношение к ней и друг к другу. Небольшое дополнение "и к государству" можно было опустить: Сивилла прекрасно знала, на что каждый из ее детей способен в вопросах государственного управления. Порой, в минуту слабости, она досадовала, что Шинья не был ее старшим сыном - идеальная кандидатура на роль следующего правителя. Шого, со своим искушенным умом, ораторским талантом, и яркой харизмой, был незаменим в дипломатических контактах империи, но для короля обладал слишком сильной индивидуальностью. Такой за время своего правления способен дать империи небывалый расцвет, и с весьма низкой вероятностью - наследника, который сумеет не обратить в хаос все достижения предыдущего монарха. Сивилле же хотелось верить, что империя, которой она правила уже третий десяток лет, устоит и спустя тысячелетия. Вот Гино - идеален на своем месте. Не имея шансов когда-либо занять трон, отменно верен и печется об интересах государства намного более своих собственных. Даже имея возможность прикончить вероломного брата собственноручно (а королева позаботилась, чтобы она ему предоставилась, очередная небольшая проверка верности расчетов; возможность, которая никогда не была бы предоставлена Шинье), привел его для показательного свершения казни. Даже отсюда Сивилла видела, как пылают праведным гневом его глаза. С публичными выступлениями, вот жалость, у Гино не задалось, ну да не в том его ценность. Взгляд в сторону, без поворота головы - Шинья тоже на своем месте. Демонстративно подчеркивает свою непричастность к творящемуся спектаклю, однако пришел, а значит, сыграет приготовленную ему роль.
- О, как ты сладок, драгоценный воздух моей страны. Как упоительно красив рассвет над этим миром, свободы жаждет он, как жаждут земли в засуху – дождя.
Сивилла еле слышно вздохнула. "Ни  ты, ни я, не виноваты, что тебе случилось родиться старшим сыном королевы, Шого. Пожалуй, это не лучшая для тебя участь. Но мы должны принимать то, что не в силах изменить".
- Спасибо, брат. Я буду говорить.
Взгляд Гино обратился в сторону королевской ложи, как будто в поисках поддержки. Сивилла в полной мере понимала смятение своего третьего сына, который в один миг стал не более, чем тенью своего брата, пусть изменника и предателя, но сейчас, несомненно, на площади не осталось человека, не захваченного речью Шого. Королева сделала легкий жест затянутой в перчатку рукой.
- Дозволяю. Пусть говорит, перед лицом своей страны и своего народа.
"И может быть, наконец, скажет, что на него нашло". Непоколебимое спокойствие королевы Сивиллы чуть было не дало трещину, раз за разом сталкиваясь с упорным отказом Шого объяснить причины своего поведения. До сих пор он действовал безукоризненно, избавляя высшие эшелоны власти империи от неблагонадежных людей, как острый скальпель хирурга - больного от страданий. Причем о его причастности до недавнего времени не догадывался никто, пока Шинья не докопался до связи нескольких громких политических преступлений, и не менее громких последовавших казней, с именем брата. Стоило сразу же устроить его свадьбу с принцессой Цунемори, думала тогда Сивилла, чтобы меньше осталось времени распутывать сложные нити подковерных интриг. Но теперь, после того, как Шого без всяких видимых причин прирезал ту простолюдинку, подружку принцессы, союз двух государств откладывался на неопределенное время. А ведь морской рубеж сейчас бы очень пригодился империи. И даже не пришлось бы много средств вкладывать в его оборону, пока за принцессой Акане таскается этот страхолюдный летающий амбар. Королева не многое знала о драконах, зато хорошо знала людей, и была уверена, что ради сомнительной поживы мало кто решится испытать свое счастье, попробовав скрыться от гигантского крылатого существа на просторах морской глади.
Сивилла с бесстрастным лицом устремила взгляд куда-то поверх головы старшего сына, не показывая видимого интереса к тому, что он готовился произнести. На деле же она с нетерпением ждала его объяснений. Раз он не пожелал их дать ни при разговоре с матерью, ни на суде, ни в камере, то сейчас, когда она приготовила ему все декорации для зрелищного выступления, он просто не сможет промолчать.

- О, мой народ, - бросает взгляд в толпу и ждет в смиренье кротком, когда же мать позволит говорить. Молчит. Толпа волнуется и ропот нарастает. Уже почти готова эта чернь ему потребовать положенного слова. Сдается мать. Улыбку торжества ей шлет – длань к сердцу прижимает, благодаря «защитников». Начнем. – О, братья. Так зову я не только тех, с кем кровь связала нас, но всех вас: ведь одна земля нас кормит, ведь один и тот же путь прошли мы, прежде чем на этот свет явиться. И равно смертны. Знаю, что народ со мной согласен, ведь иначе, я б вас не видел здесь. А вы пришли, чтоб поддержать вас любящего брата в столь мрачный день. И выслушать его.
Лишь шаг вперед. Тяжелые оковы гремят зловеще в мертвой тишине. Он понижает голос, что исполнен скорби:
- Виновен я. Пред вами каюсь в своем грехе. И не прошу пощады: заслуживает смерти, кто дерзнул обречь на смерть другого. Справедливо меня казнить за это. Только вот мой приговор другой. Измена.
Изменил я матери с отчизной? Или братьям – с народом, сердцу милым? Лишь хочу земле моей вернуть ее свободу. За это жизнь отдам. Свою и ту, чужую. Да, все так. Две жизни на алтарь спасенья вашего. Так разве это много, чтоб вам открыть глаза? И есть ли путь иной?
Когда б любой из вас, убил другого и находился в ссоре с матерью своей, за что бы был судим? Из сих двух зол, которое вам кажется страшнее? Смертоубийство? Разве? Что ж тогда меня за ослушание порицают, как за измену, вовсе позабыв о бедной юной деве, чьи останки едва земле успели мы предать, но не оплакать. Разве мир такой сочтете годным для своих потомков, в котором для царевичей закон иной, чем для других?
Бьет в грудь кулак, полны страданьем его глаза, взор устремляет вдаль, на тех людей, что ближе подаются в немом порыве видеть и внимать. Открыты их сердца, готовы верить души.
Бросает он на Гино теплый взгляд: того проймет. Уж слишком он доверчив, раним…и слаб. Иначе б ни за что не подошел так близко: можно видеть, как он кусает губы – вот дитя! Когда б и Шинью мог так просто он воле подчинить своей, заставив чувствовать, что хочет...да увы, тот слишком проницателен, и Шого куску стекла подобен для него: прозрачен столь же. «Но не столь же хрупок! Тебя, мой брат, сумею удивить. И матушку, что взглядом равнодушным нас дарит». Выдох-вдох. Вперед.
- Где справедливость?! – вопрошает он. – Мы вместе с юной девой погибшей станем символом ее для вас. Мир новый возведем в руинах старого, к свободе могу я вас вести. Потом с готовностью умру, за все ответив. Вы дайте только время ошибки матери исправить, подарив вам равенство навечно. А иначе я смерть готов принять от вас сейчас. Лишь вам решать, когда назначить срок: немедля, иль потом, когда победа в сей битве станет нашей!
Он идет толпе навстречу. К жаждущим рукам протягивает руки. Видит Гино. Так близко.
- Милый брат, прости, - толчок, удар – а скованные руки бьют не слабей свободных, бедный брат в объятья палача обрушен.
- Вам вверяю я жизнь свою! – он, глубоко вдохнув, с помоста прыгает, и в горле бьется сердце. Победа близко или смерть близка? Одно из двух. Всё ближе все те кого он братьями прозвал сегодня. И все дальше Шинья с Гино. Кидаются за ним – ужель конец его настигнет у дверей спасенья? Но в тот миг, когда дыханье смерти опалило его затылок ветром ледяным, толпа, его в свои ряды приняв, за ним сомкнулась.
Он смотрит в их глаза. Там ненависти нет, там есть надежда. Он – их мессия. Умереть им за него не страшно. Ищут руку и тащат за собой, ведут куда-то – хочет подчиниться он, но взгляд бросает ввысь: «Дракон». Восстанию конец положит, у самого начала этот червь крылатый. Как же быть? В сознаньи пронеслись все светские приемы и обеды, где был он гостем иль хозяином. Как Шинья его знакомил с будущей женой. Ее зверушкой тоже. «Сладкоежка!» - рождается внезапно в голове шальная мысль, лишь стоит взгляду подметить яркий леденец в чужой руке.
- Хей!
Бряцают оковы, но сквозь гул, едва ли кто услышит. То не важно. Пусть только зоркий глаз пугающего ящера подметит красивую обертку леденца, что только приземлился под ноги королеве.
- Вот теперь – бежим. Нет, со всех ног несемся. Прочь отсюда!

День был уже в самом разгаре, и все кругом плыло в каком-то мутном жарком мареве, когда преступника, наконец, привели к месту казни. Но, казалось, даже этот зной, от которого одновременно и першило в горле, и пересыхало во рту, не мог разогнать всю эту толпу зевак, собравшуюся на площади. Акане оглядела ее быстрым взглядом. Старые и молодые, мужчины и женщины – внимание каждого сейчас было обращено на человека в кандалах, которому в скором времени было суждено расплатиться за все свои прегрешения.
Секундная пауза, в которой, казалось, можно было расслышать каждый мимолетный вздох. Краткое мгновение тишины между брошенными фразами, в котором бряцание кандалов казалось оглушительнее, чем бой башенных часов. И вот, наконец, преступник взял слово. Принцессе показалось, что в этот момент на площади воцарилась мертвая звенящая тишина. Голос Макишимы звучал ясно и открыто; в нем была какая-то неведомая, необъяснимая сила, проникающая в самую душу, пробуждающая что-то глубоко внутри. Это не было речью преступника, всеми силами пытающегося оправдать себя. То была речь человека, который целиком и полностью верил в то, что все, что он совершил, было истинно и правильно. Он нисколько не пытался разжалобить кого-то своими словами. Скорее, совсем наоборот – Макишима будто бы хотел обратить всех присутствующих в свою веру, заставить пойти против королевства и его правителей.
Акане вновь взглянула на лица тех, кто всего лишь пять минут назад жаждал неминуемой смерти преступника. Теперь же на лицах многих читалось неподдельное любопытство; люди заворожено внимали Макишиме, как обычно внимает кобра, загипнотизированная мелодией, исходящей из дудочки факира. Принцесса и сама невольно заслушалась на какое-то мимолетное мгновение, так уж был проникновенен этот голос. Только вот она, как никто другой, знала, на что способен этот человек, знала, сколько горя и проблем он принес своему королевству.
«Как же, однако, могут быть доверчивы и внушаемы люди. Порой достаточно лишь одного взгляда, одного случайного брошенного слова и меткой фразы, чтобы кардинально изменить мысли людей. Они будто бы совсем забыли, что перед ними опасный преступник».
Макишиму словно бы и не страшила вовсе предстоящая казнь. Голос его был ровным и уверенным, а речь такой складной и внушительной, что, казалось, он подготовил и заучил ее заранее. Однако она никого не могла оставить равнодушным: ни бедного крестьянина, волею случая оказавшегося на площади в этот жаркий день, ни саму королеву, эту величественную, властную женщину, которая сейчас восседала в своей ложе. По ее выражению лица можно было подумать, будто бы королеву Сивиллу совсем не заботило, то, что ее собственный сын в скором времени будет убит расчетливой рукой сурового палача. Только Гиноза тщетно пытался скрыть за напускным спокойствием все, что в этот момент творилось в его душе. Это отчетливо читалось в его мрачном взгляде и вечно нахмуренных бровях. Но для Гино долг всегда был превыше всего; он ни за что не пойдет наперекор своей матери и родного королевства. А Шинья… Акане вгляделась в шумную толпу, пытаясь отыскать его. Уж он-то ни за что бы не пропустил это важное событие.
Голос Макишимы все еще раздавался над притихшей площадью. Его лицо в лучах полуденного солнца казалось таким просветленным и чистым, будто бы образ со старинных фресок. Оно бы даже могло даже принадлежать какому-нибудь святому. Только вот вряд ли святые убивают ни в чем не повинных людей и устраивают перевороты и восстания. Макишима должен был за все ответить.
«Возможно ли, что он смирился со своей незавидной участью? Или же…»
И именно в этот момент все и произошло. Это длилось всего лишь от силы несколько минут, но Акане показалось, что прошла целая вечность. Шого стремительно и ловко спрыгнул с помоста, резко оттолкнув Гино в сторону, будто бы его руки вовсе и не были скованы тяжелыми кандалами. Преступник бросился в толпу, которая тут же сомкнулась, поглотив его, как бескрайний океан. В каком-то неизвестном порыве Акане кинулась в ту же сторону, словно надеясь задержать Макишиму, вырвать его из лап толпы, чтобы возобновить прерванную казнь. Но вдруг, совершенно неожиданно, прямо перед принцессой выскочил ее дракон, который помчался куда-то, ошалело сверкая глазами.
- Кэнди, куда ты?! – что есть силы прокричала Акане, но куда там – она бы с таким же успехом могла бы кричать на высоченную скалу, и та бы ни за что ее не послушалась. В последнюю секунду принцесса по инерции успела ухватиться за хвост дракона. И, кстати говоря, очень вовремя – возбужденная толпа, подогретая пламенной речью преступника, устроила нечто невообразимое на площади. Вдруг Кэнди резко остановился, едва не налетев на королевскую ложу, до которой оставалось всего лишь около полутора метров. Еще издалека Акане успела заметить цепкий взгляд Сивиллы, и он не предвещал ничего хорошего.

Акт I. Сцена 2.

Комната Шиньи. Шого сидит в кресле, утопленном в густой тени ближайшей стены. Входит Шинья, не замечая Шого. Из коридора доносится шум, свидетельствующий о том, что поиски беглого преступника все еще идут полным ходом, но не в  королевских покоях.

- О, милый брат, как лестно знать в разлуке, что имя мое в памяти твоей не стерлось. Говоришь со мной, когда никто не видит?
Поправляет манжеты на рубахе. Белизной она блистала этим ранним утром. Теперь в грязИ и крови. Не его. Ну, что же делать, казнь такое дело, что кто-нибудь умрет. Он ловит брата взгляд.
- Ну не смотри так. Где бы я еще мог спрятаться настолько же надежно, как у тебя? Где еще надеялся найти я пониманье столь чуждое обманутой толпе? – налитый кровью взгляд он ловит, ей –же-ей, так плохо кончится. – Ты подожди…послушай! Я никуда не денусь! И конечно, в любой момент ты кликнуть палача сумеешь. Но сейчас неужто Богом данный случай не даст мне шанса с братом говорить?
Встает, подходит ближе, не страшась. Когда бы он в лицо родному брату боялся посмотреть, тогда бы не был Шого, чье имя здесь любой младенец знает.
- Мой Шинья. Мой любезный брат. Ты должен знать, как тяжко ранит  сердце твое презрение, но сильней та рана, что оставлена другим. Тем равнодушием, с которым принимаешь ты волю матушки и все ее дела. Подумай, Шинья, неужели можно позволить людям быть тупым скотом в ее руках. И самому склоняться, подобно тем медведям у цыган, что мы с тобой видали как-то, помнишь?
Он помнит, ясно. Диво, как крепки воспоминанья детства. Та пора, когда свободными себя считали принцы, была счастливой. Мир лежал у ног, не покоренный, но готовый покориться, и пасть – не сломленный, а лишь не устояв пред их улыбкой. Как же часто им вдвоем, оставив крошку Гино у кухарки, случалось вместе в город убегать. Забыв про мать, корону, этикет, бесчинствам упоенно предаваться, тем что любой ребенок рад творить. Им было, верно, слишком хорошо. Судьба за это, видно, покарала, с небес на землю быстро возвратив, Ему вручив корону, Шинье – деву.
Мечта, сказал бы кто другой. О, нет. Для тех, кто век мечтал пройти свободным, то ад земной.
- Мой брат, скажи, ты помнишь, как мечтали? Ремесла все освоить и пройти по всем дорогам? Все книги, что найдем, прочесть, на битву вызвать сильнейшего в Ниппон? Куда теперь все это делось? Как же мы все это сможем сделать, оставаясь рабами матушки? Как будут нас журить учитель, если казнь ему грозит, коль мы сочтем его слова за оскорбленье? Как считать нам честной победу в поединке, ведь боец в любой борьбе уступит королю?
Внемли же мне. Чтобы смогли желанья сбыться, прошу, вдвоем изменим этот мир!

ООС: Милый брат. Если тебя уже порядком задолбало это стихоплетство, я с удовольствием продолжу в прозе, только намекни)

А тем временем...

Бойтесь своих желаний - они имеют свойства сбываться, притом в самый неожиданный момент. И вот теперь сиди и думай, что делать с этим внезапно привалившем «счастьем». Что душой кривить, поначалу Когами не поверил своим ушам, списывая прозвучавший в тишине комнаты голос своего брата на слуховые галлюцинации, поэтому не спешил убирать ладони от лица. И все же теперь Шинья ясно ощущал присутствие постороннего. Он тяжело вздохнул, собирая остатки сил, и посмотрел на охамевшего нарушителя его уединения. Да, это был Макишима. Мгновенно весь коктейль эмоций мужчины отразился в его взгляде.
Находиться с Когами в одном помещении, когда он пребывал в таком состоянии, было сродни самоубийству. И все-таки Шого на что-то рассчитывал, ища себе здесь спасение. Как иронично. Впрочем, если хочешь спрятаться – спрячься на самом видном месте. Сколько бы еще прошло времени прежде, чем Шинья обнаружил его сам? Вполне достаточно, чтобы эта лиса успела улизнуть. Но Макишима сам отрезал себе пути к отступлению. Да, теперь не нужно никуда спешить, нельзя спугнуть добычу, лучше подпустить ее поближе и придушить по-тихому. К чему звать посторонних - гонец верной смерти  уже здесь. Хотя рано, рано праздновать победу. Осторожно, не делая резких движений, Шинья проделал тот же трюк, сокращая расстояние межу ними до критического. 
А между тем Шого поддался ностальгическим воспоминаниям, увлекая за собой и брата. Хорошее всегда приятно возродить в памяти, это придает сил. Наверно, поэтому Шинья позволил ему продолжить играть в этом театре одного актера, в данном случае, для единственного зрителя. Поразительно, как этот блондин мог искусно связывать между собой различные события, придавая им нужную для него окраску, плавно подводя к «главному».  Когами бы поаплодировал,  да вот только пальцы уже сами собой сжимались в кулак.
- Я помню, Шого.  – мужчина был на редкость спокоен, и его голос совершенно не выдавал внутреннего напряжения. – И я прекрасно  помню, что за тобой числится долг за несколько смертей ни в чем неповинных граждан. Об их мечтах ты также рассуждал? Не думаю. – настало время задернуть занавес.
Драка между братьями – это настолько естественное явление, как гроза в летнее время. С самого детства их отношения строились на переговорах, объявленных перемириях и, конечно же, драках. Язык у Когами не был настолько хорошо подвешен, как у брата, поэтому он предпочитал  отстаивать свою позицию кулаками. Да и полагал, что дурь из головы можно только выбить. Собственно, эту попытку он и предпринял, резко подавшись в сторону своего собеседника и прицельно нанося тому удар в челюсть справа, намереваясь заткнуть белобрысую бестию раз и навсегда. Как и ожидалось, Макишима решил, что роль  мальчика для битья не его, и помогать в собственном избиении не собирался, с присущей ему грацией уклоняясь от прямых ударов. А на них Шинья не скупился, истинно полагая, что лучше принесет в жертву интерьер своей комнаты, чем позволит Шого сбежать вновь. Мебель довольно быстро пришла в негодность из-за недолжного с ней обращения: из орудия защиты она плавно переходила в орудие нападения и обратно, пока вовсе не теряла свою ценность. В этом случае остатки просто кидались в противника на удачу, в надежде хоть немного сбить его с толку и заставить медлить. Грохот стоял неимоверный, но привлечение внимания посторонних  Когами не волновало. Он рассчитывал разделаться с Макишимой прежде, чем кто-то осмелится вторгнуться в его покои и, несомненно, помешать ему.
Мужчина все-таки загнал свою жертву в угол. Удар справа – перехвачен, удар слева – та же история. Шинья уже чуть ли не рычал от кипевшей в нем злости, пытаясь придавить брата к стене не только силой, но и взглядом. В таких случаях уместно использовать силу врага против него самого, поддаваясь и нанося контрудар. Именно это попытался сделать Шого, ведь раньше у него всегда это выходило. Но стоило Макишиме нырнуть вниз, как брюнет смачно  зарядил коленом в его смазливую рожу. Первые капли крови лишь больше распаляли азарт. Руки стали свободны, и, не дожидаясь, когда его брат отойдет от потрясения, Когами резко поволок его за собой, схватив за запястье и обеспечивая далеко не мягкое приземление на пол. Отпускать добычу Шинья не собирался, болезненно выворачивая блондину руку, для полноты ощущений он наступил братцу одной ногой между лопаток, сильнее придавливая того к полу.
- Скажи, Шого, сейчас тебе все также весело? Хочешь поиграть еще? – не дожидаясь ответа, Когами резко потянул руку своего брата на себя, обеспечивая тому перелом плечевого сустава. А вот теперь можно перебить Макишиме ноги, чтоб он точно никуда не убежал. Жажда мести одурманивала, хотелось чуть растянуть приятный момент.

Отредактировано Kogami Shinya (2014-01-04 16:35:44)