Стефан Цвейг «Шахматная новелла»
Много цитат и практически дословное изложение сюжета. Кэнди – любитель спойлеров.
На самом деле большой сборник новелл зацапал уже после того, как прочёл именно эту – и взялся за неё отнюдь не потому, что произведение признано «одним из наиболее известных». Скорее, проблема, поднятая в середине повествования, занимает меня довольно давно. Хуже того, изводит и колется ежом; с какой стороны подступиться до сих пор не представляю, но об этом потом.
К шахматам я вообще уважительно равнодушен: в то время как выучить правила может любой ребёнок средних способностей, по-настоящему играть дано не каждому. Мне вот не дано. Другой тип мышления и слабость чистой логики в одном флаконе. Однако для того, чтобы понять, что находят люди в передвижении фигурок по ограниченному пространству в клетку, скромных познаний хватает. Да и хороший, нужный стереотип «шахматы это здорово» для правнука страны Алёхина, Ботвинника, Таля и прочая-прочая остаётся, даже если центральный стержень субъективно сосредоточен вовсе не в игре.
Чтобы воздать должное вниманию к названию и не обидеть возможных поклонников игры, в виде интродукции привожу цитату и до окончания поста забываю собственно о шахматах напрочь:
«В этой игре сочетаются самые противоречивые понятия: она и древняя, и вечно новая; механическая в своей основе, но приносящая победу только тому, кто обладает фантазией; ограниченная тесным геометрическим пространством -- и в то же время безграничная в своих комбинациях; непрерывно развивающаяся - и совершенно бесплодная; мысль без вывода, математика без результатов, искусство без произведений, архитектура без камня».(с)
Куда интересней люди – участники повествования. Действие новеллы происходит на океанском лайнере, что само по себе подразумевает громадную серую массовку – толпу, внимающую постепенно разворачивающейся канве, и несколько основных героев:
А) Безымянный рассказчик, зритель и слушатель в одном лице. На него, как и положено в подобных ситуациях, придётся не просто участвовать в настоящих событиях, но и узнать (а заодно познакомить читателей) ровно столько информации, сколько требуется если не для глубокого понимания мотивов поступков и действий, то хотя бы для постановки нужных и правильных вопросов. Так сказать Ариадна с клубком, которая увязалась за Тесеем и идёт шага на два впереди него. Посредственный игрок в шахматы. Излишне любопытен – но это уже с какой точки зрения посмотреть.
Б) Мирко Чентович. Новоявленный двадцатиоднолетний чемпион мира по шахматам. Крестьянин по происхождению, добившийся настоящего успеха только (или аж?) в двух областях: собственно игре и зарабатывании денег. В детстве был медлительным, тупым (не туповатым, а именно в крайней степени тупым), не проявляющим интереса ни к чему и ни к кому ребёнком, неспособным к обучению и усвоению элементарных основ грамматики, математики и прочих предметов, выражающим мысли односложно и не всегда верно. Более того, чёрным по белому в тексте упоминается умственная отсталость будущего вундеркинда. Тем не менее, по воле случая проявил талант при человеке, которому хватило ума и милосердия дать Чентовичу шанс, и в несколько лет достиг Олимпа благодаря работоспособности, терпению и исключительной сосредоточенности на одном-единственном предмете, доходящей до мономании.
Нелюдим, неприветлив. Полностью сосредоточен на игре. По-прежнему тормозит всегда, везде и по любому поводу, однако в шахматах сумел сделать медлительность основательностью, превратить недостаток в достоинство. Жаден, заносчив, нещепетилен и непритязателен. Помнит, что выбился из грязи в князи и, по всей видимости, любит подчеркивать нынешнее, «княжеское» состояние. Давно считает, что не имеет ни одного достойного соперника.
« Лучшие игроки, несомненно превосходившие его умом, силой воображения и смелостью, не смогли противостоять его железной, холодной логике, как не мог Наполеон противостоять осторожному Кутузову и Ганнибал -- Фабию Кунктатору, у которого, по свидетельству Ливия, черты апатии и слабоумия проявлялись уже в раннем детстве». ©
В) Мак Коннор. Промежуточный чувак, необходимый для спайки. Состоятелен, вспыльчив, самодоволен, терпеть не может проигрывать.
Г) Доктор Б. Появляется во время партии, устроенной Рассказчиком и Мак Коннором исключительно для того, чтобы поглазеть на диво-Чентовича, - и сам становится дивом куда большим, хотя бы для Рассказчика. Он сводит почти проигранную партию с чемпионом к ничьей, а следующую (спойлер на спойлере) и вовсе выиграет. Ещё одно чудо природы, как оказывается впоследствии, не совсем обыденного и даже «нормального» порядка.
Бывший юрист. До прихода нацистов к власти в Германии возглавлял юридическую контору, которая управляла значительной частью церковных капиталов и имуществом некоторых членов императорского дома. Был пойман, в заключении подвергся пыткам особого рода, так как неразумно пускать в расход персону, теоретически имеющую доступ к счетам с многими нулями.
Кормили доктора Б. регулярно. Не били, не оскорбляли, не воздействовали физически. Не угрожали в полном смысле слова.
«Получить от нас нужные сведения они намеревались, не прибегая к обычным избиениям и истязаниям, а применив более утонченную пытку - пытку полной изоляцией. Они ничего с нами не делали. Они просто поместили нас в вакуум, в пустоту, хорошо зная, что сильнее всего действует на душу человека одиночество. Полностью изолировав нас от внешнего мира, они ожидали, что внутреннее напряжение скорее, чем холод и плети, заставит нас заговорить.» ©
Человек сидит в пустой, за исключением самой необходимой мебели, комнате и предоставлен самому себе. Заняться совершенно нечем, поговорить – не с кем. День идет за днем, повторяясь раз за разом и постепенно подтачивая силы. Думать и говорить самому с собой пока что ещё разрешается, но на чем может быть зациклен человек в заключении? На судьбе – своей и тех, кто с ним связан.
«Но даже мыслям нужна какая-то точка опоры, иначе они начнут бессмысленно кружиться вокруг самих себя: они тоже не выносят пустоты.» ©
В результате уже недели через две на допросах он начинает постепенно сдавать.
«В концентрационном лагере, наверно, пришлось бы возить на тачке камни, стирая руки до кровавых мозолей, пока не закоченеют ноги, жить в вонючей и холодной каморке с двумя десятками таких же несчастных. Но ведь там вокруг были бы человеческие лица, пространство, тачка, деревья, звезды, там было бы на чем остановить взгляд... Здесь же вокруг никогда ничего не менялось, все оставалось до умопомрачения неизменным.
Ничего не менялось в моих мыслях, в моих навязчивых идеях и болезненных расчетах. Этого они и добивались: они хотели, чтобы мысли душили меня, душили до тех пор, пока я не начну задыхаться. Тогда у меня не будет иного выхода, как сдаться и наконец признать, признать все, что им было нужно, и выдать людей и документы.» ©
«Этого не расскажешь, и не опишешь, и никому не объяснишь, как губит и разрушает человека одиночество, когда вокруг одна пустота, пустота и все тот же стол, и кровать, и умывальник, и обои, и молчание, и все тот же служитель, который, не поднимая глаз, просовывает в дверь еду, все те же мысли, которые по ночам преследуют тебя до тех пор, пока не начинаешь терять рассудок.» ©
Когда надежды почти не остаётся (да-да, это пресловутое «я был на грани отчаяния, и только в самый последний момент…»), ему удается украсть книгу. Книгу-пособие, посвященную шахматам и содержащую в себе разбор 150 партий, сыгранных мастерами. Он проносит ее в комнату и получает пищу для ума на долгое время: заняться, кроме разбора уроков, более нечем, так что очень скоро ненужными становятся и клетчатая простынь, и фигурки из мякиша. Пространственное воображение – хорошая штука, и увидеть в уме совершающийся ход для него не представляет большого труда. Даже не так. Входит в привычку благодаря постоянным упражнениям. Они же помогают продержаться на допросах, добавив к прежней ясности ума ещё и умение держать оборону и составлять стратегию защиты, применять комбинации, равно уместные как в игре, так и в разговоре с противником.
Новый кризис наступает, когда учебник не просто зачитан до дыр, а выучен наизусть и обглодан до косточек. Доктор Б. перестает видеть красоту в повторяемых партиях, те предсказуемо приедаются. Чтобы не потерять способность адекватно существовать в полной изоляции, он начинает играть сам с собой.
«Главная прелесть шахмат и заключается, по существу, прежде всего в том, что стратегия игры развивается одновременно в умах двух разных людей, причем каждый из них избирает свой собственный путь. В этой битве умов черные, не зная, какой маневр предпримут сейчас белые, стараются его разгадать и помешать им, тогда как белые, со своей стороны, делают все, чтобы догадаться о тайных намерениях черных и дать им отпор.
Если бы один и тот же человек пожелал одновременно быть и черными, и белыми, создалось бы бессмысленное положение, при котором один и тот же мозг в одно и то же время знает что-то и не знает; делая ход в качестве белых, он должен был бы как по команде забыть о том, какой хитрый план задумал перед этим, будучи черными. Подобное раздвоение потребовало бы, помимо расщепления сознания и его попеременного включения и выключения, как в каком-то автоматически действующем аппарате; короче говоря, играть против самого себя столь же парадоксально, как пытаться перепрыгнуть через собственную тень». ©
Вот оно – понимаете? Настоятельная потребность сознательно исказить собственное восприятие и потерять целостность. Принять себя не как, извините за тавтологию, себя же, но в качестве отдельного, пусть живущего только в воображении личности.
«Но так как игру против себя, или, если угодно, с самим собой, я должен был вести на воображаемой доске, то мне приходилось непрерывно удерживать в уме положение всех фигур на шестидесяти четырех квадратах, и притом не только положение в сию минуту, но и рассчитывать наперед все возможные ходы обоих противников, Я прекрасно понимаю, что все это звучит как совершеннейшее безумие; для каждого из своих "я" мне приходилось представлять себе каждую позицию дважды, трижды, да нет, больше - шесть раз, двенадцать раз, да еще на четыре или пять ходов вперед.» ©
«Самая серьезная опасность этого жуткого эксперимента заключалась не в раздвоении моего "я". Она заключалась в том, что я должен был самостоятельно разыгрывать мною же придуманные партии и то и дело терял всякую почву и словно падал в какую-то пропасть.» ©
Дальше – больше. Это можно было бы назвать извращенной формой самодостаточности. Психическое напряжение никуда не исчезло. Более того, начало нарастать в геометрической прогрессии и находить выход вовне.
«Как только я начал играть против себя, я бессознательно стал соперничать сам с собой. Мои "я" - белое и черное - должны были состязаться друг с другом, и каждое из этих "я" было одновременно охвачено нетерпеливым и честолюбивым желанием выиграть, одержать победу. Сделав ход в качестве черного "я", я лихорадочно ждал, что сделает мое белое "я". Оба "я" попеременно торжествовали, когда другое "я" делало неправильный ход, и раздражались, когда сами допускали подобную оплошность.» ©
«Накопившаяся во мне ярость должна была рано или поздно на что-то излиться. Но так как моим единственным занятием была эта бессмысленная игра против себя самого, то мой гнев, моя жажда мести фанатически изливалась именно в. эту игру. Я хотел мстить, но для этого у меня было только мое второе "я", с которым я должен был вести непрестанную борьбу. Вот почему во время игры меня охватывало бешеное возбуждение.» ©
«Удовольствие от игры превратилось в страсть, страсть превратилась в бешенство, манию; она заполняла не только часы бодрствования, но потом уже и время сна.» ©
«Мало-помалу я стал приходить во время игры в такое возбужденное состояние - к тому времени я уже с утра до ночи не думал ни о чем другом, - что больше не мог ни на минуту оставаться спокойным. Обдумывая ход, я непрерывно ходил по камере - туда и обратно, туда и обратно, все быстрее и быстрее, вперед и назад, вперед и назад. И чем больше приближалась развязка, тем быстрее метался я из угла в угол. Жажда победы, победы над самим собой, доводила меня до исступления, потому что одно из моих шахматных "я" всегда отставало от другого.
Одно "я" подхлестывало другое, и - я понимаю, что вам это должно казаться идиотством, - когда одно из моих "я" недостаточно быстро реагировало на ход, сделанный другим "я", то я злобно выкрикивал "скорее, скорее!" или "дальше, дальше!".» ©
Выстраивается совершенно иная форма замкнутой реальности. Героя уже не интересует ничто, кроме игры. Он сам называет это «отравление шахматами», однако только ли на шахматах возможно такое сосредоточение, с полным уходом в себя? Мы знаем, что нет. Доктор Б. не может сосредоточиться ни на своих тюремщиках, ни на еде, ни на сне, ни на чем, что происходит вокруг него. Горячка доводит до больницы, больница – до освобождения, но уже в покалеченном состоянии. Он не позволяет себе играть вплоть до момента, когда случайно помогает шахматистам-любителям на лайнере, при чем не зря. Финальная игра с Чентовичем начинается как невинная проверка собственных сил, единоразовое испытание – и чуть ли не заканчивается срывом наркомана в ломке. Чемпион настольно (причем намеренно) медлителен, что доктор позволяет себе в перерывах между ходами возвращаться к прежнему: играет другие партии, передвигая фигуры во много раз быстрее. Он сам для себя куда более интересный игрок, чем какой-то там Чентович, и в результате реакция на то, что происходит вовне все больше затормаживается (приходится возвращаться к осознанию «основной» игры), а затем та и вовсе подменяется другой, захватывающей сильнее «настоящей».
«- Но король ведь должен быть на "f7". Он стоит неправильно, совершенно неправильно. Вы сделали неправильный ход!.. Все фигуры стоят не на своих местах: эта пешка должна быть на "d5", а не на "d4". Это совсем другая партия. Это...
Он внезапно осекся. Я крепко схватил его за руку, вернее, просто ущипнул с такой силой, что даже он в своем безумном смятении почувствовал это. Он обернулся и, как сомнамбула, посмотрел на меня:
- Что... вам угодно?» ©
Самоопределение в конфликтующих реальностях сделано в пользу субъективного отражения действительности в сознании человека: на секунду он предпочитает представляемое совершающемуся. Только своевременное вмешательство со стороны возвращает доктора на землю и напоминает, где и в каких условиях он находится.
«Он поклонился и удалился с тем же скромным и загадочным видом, с каким впервые появился среди нас. Я один знал, почему этот человек никогда больше не прикоснется к шахматам, остальные же в замешательстве стояли вокруг, смутно догадываясь, что нечто темное и грозное пронеслось мимо, едва не задев их.» ©
Восхитительно, правда?
Пы. Сы. Так много и долго я говорю только о действительно понравившихся книгах. Не дай вам Бог когда-нибудь попросить меня перечитать «Троецарствие»))
